4. Научно-технический феномен советского государства

Отраслевой сектор науки – это феномен, порожденный советским государст­вом. В промышленно развитых странах сектора подобного типа, по сути дела, нет. Там есть заводской сектор науки, который выполняет функции и занимает в на­циональном масштабе столь же ключевые позиции, как в Советском Союзе зани­мал отраслевой.

В становлении научно-технического потенциала Советского государства важнейшую роль сыграл отраслевой сектор науки. Но без академической науки и высшей школы создать научно-технический потенциал, сопоставимый с потен­циалом США, было бы невозможно. Поэтому кратко рассмотрим эти три состав­ные части научно-технического потенциала России советского периода, в основ­ном на переломе перехода от плановой («социалистической») экономики к рыноч­ной.

По всем масштабным показателям отраслевой сектор науки в России до на­чала перестроечных реформ занимал доминирующее положение в национальном научно-техническом потенциале в целом. Здесь было сосредоточено порядка трех четвертей специалистов, выполнявших научные исследования и разработки, там выполнялось 80% объемов всех ИР, в том числе почти четверть объемов фунда­ментальных исследований, три четверти прикладных и около 90% разработок. Самые крупные научно-технические организации, целые комплексы вплоть до наукоградов формировались в отраслях (6). Характер начатых в России реформ та­ков, что именно отраслевая наука в большей степени, чем другие звенья научного потенциала страны, этими реформами затрагивается, оказывается в самом эпи­центре наиболее глубоких трансформаций.

«Вызов» реформ состоит в смене формы собственности, в отказе государства от постоянного содержания отраслевого сектора за счет бюджета, а отсюда – как снежный ком – ломка прежней системы управления, планирования, финансирова­ния, взаимоотношений с заказчиками-потребителями, изменение функционально­го спектра и т.д., в общем, необходимость полной реконструкции экономических, организационных, правовых и всех прочих основ деятельности, кроме, пожалуй, творческих аспектов, да и к ним новая обстановка предъявляет целый ряд новых требований. Столь сложные задачи для своего оптимального, то есть плавного, по возможности без серьезных потерь решения требуют, во-первых, тщательной и всесторонней подготовки, во-вторых, времени, достаточно длительного переход­ного периода и, в-третьих, крупных финансовых вложений. Но в силу множества особых российских обстоятельств, политических, экономических и социальных (они хорошо известны), реформы в целом, а соответственно, и реформы в науке, в том числе и в ее отраслевом секторе, пошли таким образом, что ни одно из отме­ченных условий не соблюдается.

Отношение правительства к сфере науки в ходе реформ было и остается многоликим и нестабильным. С одной стороны, оно понимает, что научно-технический потенциал – это одно из всего лишь двух богатств, которыми страна располагает (второе – природные ресурсы). С другой стороны, наука – богатство мало ликвидное, необходимое скорее для будущего, чем для разрешения сиюми­нутных острых ситуаций. В нее надо вкладывать деньги, рассчитывая на отдачу в перспективе, это не нефть или алмазы, которые можно немедленно продать и заплатить долги бастующим шахтерам. Во всех странах и во все времена при кризисной экономической и социальной ситуации экономят на таких структурах, как наука, культура, образование, ибо им приходится конкурировать за скудные, недостаточные для удовлетворения всех ресурсы, например, с армией или энергетикой, решением продовольственной проблемы и т.п.

Что же в итоге происходит у нас с отраслевой наукой в годы реформ?

Важнейшей для существования и функционирования любого сектора пара­метр – финансирование. До реформ отраслевая наука полностью поддерживалась за счет государственного бюджета. В основном – через министерства, частично – от заводов-заказчиков, которым деньги давали те же министерства, немного – че­рез Государственный комитет по науке и технике. По данным ЦИСН, и в 1990-1993 гг. основным, почти единственным источником финансовых средств для всех, в том числе и отраслевых, научно-исследовательских организаций оставался госбюджет, хотя большинство министерств было расформировано, и лишь «ос­колки» их сохранялись в виде разных комитетов и подкомитетов под общей кры­шей министерства экономики. В этом, кстати, существенное отличие отраслевого сектора от академического и вузовского. В последних прежняя система управле­ния и соответствующий аппарат остались практически без изменений.

Вывод о состоянии дел в подгруппе конверсируемых НИИ и КБ оборонного комплекса представляется однозначным. Программы конверсии из-за сокращения государственных ассигнований, фактически развалились. Провал плановой, ди­рективной конверсии оборонных научно-исследовательских организаций одно­временно с сокращением профильных работ вызвал к жизни другой ее вид – кон­версию, так сказать, стихийную. Приходится браться за любую работу, за любые изделия, лишь бы за них платили. На этом пути очень много издержек самого разного рода, вплоть до криминальных, но есть и здоровая, перспективная «до­рожка», связанная с одним из важных общих направлений перестройки научно-технического потенциала страны – его регионализацией. Однако, кардинальных решений проблемы все это не дает.

Где же выход? Думается, что есть только один позитивный во всех отноше­ниях вариант – встройка конверсируемого научно-исследовательского потенциала российских оборонных отраслей в мировую систему разделения труда в области высоких технологий и наукоемких производств. Таков магистральный путь всех промышленно развитых стран, и они уже продвинулись по нему настолько, что никаких возвратов и поворотов к автаркии быть не может. Научно-технический прогресс на современном этапе развития мировой цивилизации требует таких усилий, что ни одна, даже самая благополучная и богатая страна не в состоянии самостоятельно продвигаться по всему фронту исследований. «Любая нация, ко­торая по экономическим или политическим причинам выпадает из мировой сис­темы наука-техника, ослабляет свою техническую базу по сравнению с нациями, действующими в рамках этой системы» (7). Для всех, у кого действительно есть, что привнести в интернациональный «котел», место в упомянутой выше системе найдется. Научный задел, оригинальные прекрасные технологии, опыт, квалифи­цированные кадры – все это у нашего ВПК есть. Может быть не так много, как нам внушала советская пропаганда, но достаточно, чтобы занять достойное место в общем ряду. Решающее значение в решении этих проблем играют политические факторы, политическая стабильность в стране и неизменность курса на всесто­роннее международное сотрудничество. Весомые шаги по развитию кооперации с зарубежными ведущими фирмами в таких областях, как космические исследова­ния, гражданская авиация, атомная энергетика уже сделаны. Надо надеяться на их продолжение и расширение, ибо объективные предпосылки для этого сегодня есть. Но вряд ли абсолютно все научные организации оборонного комплекса спо­собны найти себя в новых условиях. Какая-то их часть может оказаться не нуж­ной ни нам самим, ни зарубежным партнерам. Таковые придется просто закры­вать. Закрывают же американцы целый ряд своих военных лабораторий в ходе нынешней конверсии, не делая из этого никакой трагедии.

Рассмотрим теперь гражданскую часть отраслевого сектора российской нау­ки. Она представляла собой достаточно стройную систему. В каждом министер­стве имелся как минимум один головной научно-исследовательский институт, часто с филиалами в разных районах страны, а также ряд специализированных КБ, институтов и лабораторий более низких категорий, чем головной. В некото­рых министерствах, где подведомственная промышленность четко делилась на подотрасли, головных институтов могло быть несколько, по числу подотраслей. Например, в министерстве станкоинструментальной промышленности их было восемь. Кроме того, в ряде министерств имелись и головные технологические организации, а также институты технической информации по проблемам соответствующей отрасли хозяйства.

Система эта начала создаваться в 30-е годы в ходе индустриализации стра­ны. Строившиеся тогда заводы не располагали крупными исследовательскими и конструкторскими службами, да их и не ориентировали на разработки моделей основной продукции, они должны были только обслуживать текущие нужды производства. Создание же ставящихся на производство моделей – проектирование, изготовление опытных образцов, испытание их, корректировка чертежей – все это возлагалось на головные институты и КБ. Если возникали новые проблемы и направления, под них создавались новые научно-исследовательские организации, сеть их росла.

Особенно интенсивно процесс роста числа гражданских (да и военных) отраслевых НИИ и КБ шел в первые послевоенные десятилетия, в 50-е и 60-е годы XX в. Он стимулировался тремя обстоятельствами. Во-первых, ростом самих производственных отраслей, появлением новых заводов, новых видов продукции, расширением и модернизацией действующих предприятий – все это происходило под давлением начавшейся «холодной войны». Во-вторых, расширением и услож­нением функций руководивших отраслями министерств. Их аппарат, численность которого правительство всегда стремилось ограничивать, решал проблемы своей загрузки простым и удобным для себя способом, создавая в подведомственных организациях подразделения, выполнявшие чисто министерскую работу по сбору данных, учету, подготовке докладов и отчетов, выяснению потребностей в про­дукции отрасли, составлению различных прогнозов, подготовке приказов и по­становлений, организации связей с другими отраслями, с зарубежными странами и т.д. Организуя такого рода подразделения «под себя», министерства численно­сти не жалели, и соответствующие отделы, секторы, лаборатории множились в головных институтах и других организациях, как грибы. В-третьих, общеизвест­но, что учреждения типа научных центров всегда имеют тенденцию к росту. Тут действуют как объективные, разумные обстоятельства – расширение и углубление тематики, появление новых направлений научного поиска, оснащение лаборато­рий приборами и стендами, требующими площадей и обслуживающего персона­ла, так и известные, неискоренимые законы Паркинсона.

Многие головные институты превратились в итоге в крупные, мощные цен­тры с тысячами сотрудников и солидной экспериментальной базой в виде опыт­ных заводов, оснащенных универсальным станочным парком, литейными и про­чими вспомогательными цехами.

В то же время в ряде промышленных отраслей происходили процессы, час­тично как бы размывающие функциональную основу отраслевых НИИ и КБ. Многие крупные заводы наращивали собственные конструкторские и испыта­тельные подразделения, приобретали опыт, росла квалификация их кадров, так что естественным образом они переходили от простого обслуживания производ­ства к самостоятельному проектированию, стремились сосредоточить весь нововведенческий цикл в своих руках и все меньше нуждались в опеке отраслевых НИИ и в ряде прежде необходимых услуг со стороны последних. Головные НИИ сохраняли контрольные функции, все новые проекты должны были с ними согла­совываться, но это уже совсем иная и зачастую чреватая конфликтами ситуация. Контролер пытался следить за новизной, техническим уровнем, сравнивать с зарубежными образцами, а завод был в первую очередь заинтересован в том, чтобы изделие отвечало производственным возможностям предприятия, его было бы легче освоить и запустить в серию.

В каждой отрасли такого рода процессы шли по-своему, а где-то вообще не возникали. Это зависело от характера производимой продукции. Например, предприятия добывающих отраслей – шахты, разрезы и т.п. – никогда не занимались ни проектированием, ни изготовлением необходимого им оборудования.

Мы не хотим сказать, что у данного типа отраслей не было проблем и задач, которые необходимо решать силами всей отрасли, а не в рамках отдельных предприятий. Такие задачи были и всегда будут. Стандартизация, типовые методы расчетов различных узлов, уникальное испытательное оборудование и многое другое. Более того, сегодня тенденция к развитию отраслевой кооперации в сфе­ре ИР с целью коллективного решения сложных технических проблем (на так на­зываемой доконкурентной стадии) наблюдается в ряде зарубежных стран, в ча­стности в США и Японии. Происходит это в форме создания отраслевых целевых исследовательских корпораций на время решения той или иной проблемы, в фор­ме организации национальных исследовательских программ и других вариантов внутриотраслевой кооперации с весомым финансовым и техническим (благодаря включению государственных лабораторий) участием государства. Цель такой кооперации – поднять на более высокую ступень технический уровень всей от­расли, укрепить ее позиции на мировом рынке. Наши головные НИИ вполне мог­ли бы выполнять функции, аналогичные отраслевым исследовательским корпора­циям. Да они их и выполняли в прошлом, частично продолжают выполнять и в настоящее время. Проблема – в источниках финансирования.

Переход к рыночной экономике, либерализация ее предполагает упорядоче­ние макропропорций, в том числе и сокращение количественных показателей на­учно-технического потенциала. Отток кадров из отраслевого сектора является проявлением тенденции к такого рода упорядочению. Сам по себе этот процесс мог бы не означать ослабления науки РФ. Меньший по числу организаций и ра­ботников, но достойно обеспеченный материально, хорошо оснащенный сектор, четко нацеленный на решение актуальных для производства, здравоохранения, сервиса задач, способен сделать гораздо больше и лучше, чем большой, но бед­ный, рыхлый, засоренный разнообразным «балластом». Беда в том, что в кризис­ной обстановке нормальный процесс обретает ненормальные качества, стихий­ность со всеми ее издержками. Можно потерять наиболее ценное – способную молодежь, наиболее энергичных и талантливых ученых, развалить плодотворно работающие научные школы. Тогда выздоровление затянется.

В сложившейся ситуации государственная научно-техническая политика должна быть строго селективной, нацеленной на поддержку и развитие приори­тетных направлений и потенциальных «точек роста». В начале реформ политика носила четко выраженный «сохранительный» характер. Психологически понятно желание все сохранить, всем помочь хотя бы понемногу, дать возможность пережить тяжелые времена, а там, глядишь, разбогатеем и все выправится. Но плыть против течения трудно и непродуктивно, принцип «всем сестрам по серьгам» обо­рачивается против самих «сестер». Правительство в лице Министерства науки и технической политики это понимало. Министр Б.Салтыков четко сформулировал соответствующую позицию (март 1994 г.): «В нынешней социально-экономической ситуации мы вынуждены отказаться от прежних подходов, когда исследования велись широким фронтом по всем направлениям мировой науки. Сегодня из-за недостатка финансов, это невозможно. Однако остро стоит задача, сохранить в условиях экономического спада лучшую часть научно-технического потенциала России и одновременно адаптировать его к требованиям рыночной экономики» (8).  Была принята программа поддержки ряда отраслевых институтов, которые при­знаются «государственными научными центрами Российской Федерации». Таких центров на конец 1995 г. насчитывалось 61. В принципе это верное решение, во­прос лишь в способах отбора организаций, включаемых в число «спасаемых», с одной стороны, и целесообразности поддержки этих организаций в полном соста­ве, как они есть, без реконструкции, – с другой. Тут могут быть и ошибки, и огре­хи. Но все же, если государство удержит основной костяк отраслевой науки, база для ее возрождения по мере того, как производство буде оживать, сохранится. Вероятно, возродится сектор не в той форме, в какой он существовал до реформ, а за счет заводской, фирменной науки, которая так сильна в передовых странах зарубежного мира.

В академический сектор науки РФ официальная статистика науки зачисляет три академии: Российская академия наук, Российская академия сельскохозяйст­венных наук и Российская академия медицинских наук. Все они унаследованы Россией от бывшего СССР. Мы ограничим свой анализ некоторыми аспектами процесса институционализации только Российской академии наук (РАН), потому что она по значимости, масштабу и роду своей деятельности весьма существенно отличается от других академий. Во-первых, тем, что в ее институтах проводились и проводятся главным образом фундаментальные исследования, в этой области у нее не было и до сих пор нет конкурентов. Академия наук в России – это прибе­жище для ученых, посвятивших себя фундаментальным исследованиям. Такая особенность сформировалась исторически. В этом ее сила и в то же время причи­на враждебного отношения к ней тоталитарной власти (политического руково­дства советского государства). К этому историческому факту мы еще вернемся. Во-вторых, Академия наук вносила существенный вклад в развитие научно-технического потенциала страны, результаты исследований академических ин­ститутов были гарантией успешного развития отраслевого сектора науки. Логика нашего анализа диктует нам совершить небольшой исторический экскурс.

Научная жизнь дореволюционной России (1917 г.) развивалась по двум на­правлениям. Одно было представлено научными обществами, среди них находилась и Академия наук, а второе – высшей школой. После революции 1917 г. орга­низационная структура науки претерпела кардинальную перестройку. По инициа­тиве новой власти происходит процесс интенсивной централизации управления наукой. Переезд Академии наук СССР (так она была названа в 1925 г.) в Москву (1934 г.), введение нового устава (23.11.35) подчинили Академию наук непосред­ственно правительству. В 30-е годы XX века в системе академии создаются ин­ституты философии и экономики, а также вне академии – гуманитарные вузы университетского типа: институты истории, философии и литературы (ИФЛИ) в Москве и Ленинграде. В конце 30-х – начале 40-х годов они слились с Москов­ским и Ленинградским университетами. Новая власть все эти институты рассмат­ривала как опору для пропаганды марксизма-ленинизма и идеологической обра­ботки населения страны, в первую очередь интеллигенции. После Второй миро­вой войны, с началом «холодной войны», один из инициаторов которой был У.Черчилль (речь в Фултоне в 1946 г.), политическое руководство СССР стало проводить политику активной поддержки науки. В 50-60-е годы в системе Ака­демии наук создаются: сибирское отделение, научные центры (уральское и дальневосточное) биологических исследований в Пущино и химических в Черного­ловке (Московская область), ряд новых исследовательских институтов естествен­нонаучного профиля и научно-исследовательский флот. На Академию наук СССР возлагается координация деятельности академий союзный республик.

Несмотря на все эти факторы успеха, в отношениях между Академией наук и политическим руководством страны постоянно чувствовалась настороженность переходящая в напряженность. В чем же причина таких отношений? Она состоит в несовместимости основополагающих принципов тоталитарного режима и норм научного этоса. Дело в том, что, здесь уместно еще раз напомнить, обеспечение свободы научных исследований предполагает автономию науки, создание демократического механизма постановки целей и выбора приоритетных направлений научных исследований – все это тоталитарная система просто органически не приемлет. Об этом свидетельствуют многочисленные исследования феномена науки «реального коммунизма» (см., например, сдвоенный выпуск журнала «Философские исследования». – М., 1993, № 3-4).

Большинство ученых понятия не имеют об этосе научного сообщества, о его принципах и нормах, а ведут себя в соответствии с ними и отстаивают автономию науки и свободу научных исследований, потому что фундаментальные исследования – это такой вид (род) деятельности, при котором соблюдение «академических свобод» является не только необходимым условием успешности, но и самой возможности такой деятельности. Повторим, фундаментальные исследования требуют от ученого самоотречения, углубленности и сосредоточенности на предмете исследования, что нередко порождает своего рода «глухоту» ученых к окружающему миру. Государство никогда не должно требовать от академического учреждения (университета) ничего такого, что непосредственно служило бы его целям, оно должно исходить из убеждения, что фундаментальная наука, решая свои собственные задачи, тем самым будет служить и целям государства, причем наилучшим образом. Поэтому все попытки навязать ученым академического типа цели исследования извне – бессмысленны. И когда представители власти вмешиваются в сферу их исследований, они сопротивляются, защищают свой «мир творения», потому что без него они утрачивают смысл жизни. Таких людей немного и общество может позволить себе их достойно содержать. Они этого заслуживают.

Вернемся к проблемам академической науки сегодняшнего дня. В РАН сосредоточено более 70% занятых во всем академическом секторе специалистов, выполняющих исследования и разработки, специалистов с высшим образованием, с учеными степенями и около 80% докторов наук. Что касается распределения объемов исследований и разработок между академиями, то Российская академия наук лидирует тут даже более отчетливо, чем по показателям численности сотрудников. На нее приходится 75-78% общего объема ИР сектора и 85-90% объема всех фундаментальных работ. Велика доля РАН и в прикладных исследованиях (60-66%), и в разработках (60-77%) (9). Если по динамике кадров академический сектор демонстрировал картину, весьма разительно отличающуюся от ситуации в отраслевом секторе, то по показателям объемов ИР качественной разницы не наблюдается. Хотя в 1990-1991 гг. они (объемы) держались на одном уровне, с 1992 г. началось падение, достигшее в 1993 г. почти 50%. Сократились все виды работ – и фундаментальные исследования (на 47%), прикладные (на 37%), и разработки. Последние, наиболее дорогостоящие, уменьшились наиболее резко – на 70%. Соответственно, соотношение видов ИР несколько изменилось в пользу прикладных и в ущерб разработкам (там же с. 128).

В годы реформ обращает на себя внимание неравномерность спада финан­сирования в разных организациях, большой разброс динамики объемов работ от института к институту. Объяснить это можно несколькими причинами. Прежде всего, по-видимому, тут сказываются происходящие за рассматриваемый период изменения в составе источников финансирования. Если в 1990-1992 гг. это был фактически только госбюджет, причем главным образом в форме прямых дота­ций, то с 1993 г. все более заметную роль начинают играть такие источники, дос­туп к которым возможен лишь на конкурсной основе. В какой-то мере это отно­сится к участию в государственных научно-технических программах, возглавляе­мых Министерством науки и технической политики, и полностью – к получению грантов от Российского фонда фундаментальных исследований, других набираю­щих силу фондов, в том числе региональных, а также к договорным работам по заказам заинтересованных потребителей.

Обстановка переходного периода, когда прежние плановые механизмы раз­рушены, а новые еще не отлажены, меняются схемы управления и формы его, вы­двигает на одно из первых мест субъективные факторы, в первую очередь – дело­вые качества и возможности руководителей института и лабораторий, их автори­тет среди управляющих структур, личные связи, степень участия в распределении средств, доступ к президенту, премьеру, министру. Короче говоря, среди «рав­ных» есть «более равные», которым удается обеспечивать сравнительно благопо­лучное положение своего института или центра.

Наконец, рассматривая финансовое положение академических институтов и других научных организаций сектора, необходимо отметить два очень сущест­венных в этом плане обстоятельства, возникших в ходе реформ. Первое – это появление зарубежных источников финансирования. Второе – превращение акаде­мий и их организаций в собственников за счет государственного имущества, ко­торым они прежде пользовались. В уставе РАН записано: «Основным источником финансирования деятельности Российской академии являются средства государ­ственного бюджета России. Дополнительными источниками могут служить ... средства, получаемые от договоров, соглашений, контрактов с заинтересованными заказчиками России и других государств» (10). Кроме того, в уставе зафиксиро­вано: «Академия наук имеет в собственности здания, сооружения, суда научно-исследовательского флота, оборудование, приборы, транспортные средства, сред­ства связи и другое имущество, а также имущество, обеспечивающее развитие РАН и удовлетворение социальных потребностей работников Академии (жилой фонд, поликлиники, больницы, санатории, дома отдыха, пансионаты, гостиницы и др.)» (там же, с.5, п.7). И хотя устав предусматривает также, что «РАН является некоммерческой организацией», возможности использования безвозмездно полу­ченной собственности, особенно недвижимости, дают широкий простор для са­мых разнообразных вариантов, в том числе и появления реальной возможности повышения благосостояния сотрудников Академии.

Рассмотренные нами процессы и изменения, происходящие в академической науке, т.е. внутри исследуемого здесь объекта, инициированы извне, теми реформа­ми, которые разворачиваются нередко в самых разрушительных формах в народном хозяйстве, политике и государственном устройстве страны в целом. Очевидно, что не менее важен и другой план – преобразования, инициируемые внутри самой акаде­мии. Здесь мы можем лишь констатировать, что академия как бюрократическая структура дореформенных времен с присущей ей спецификой оказалась не только сугубо консервативной, но и весьма прочной, мало способной к самореформированию. Это обстоятельство в условиях острого системного кризиса в стране сыграло положительную роль. Академический консерватизм уберег фундаментальную науку от разрушения. Ее освобождение от административно-бюрократических оков, насле­дия «реального коммунизма» неизбежно в ближайшей перспективе при прочих благо­приятных условиях, но оно произойдет в процессе сотрудничества с исследователь­скими университетами, доля которых в научно-техническом потенциале страны бу­дет постепенно возрастать.

В настоящее время академическое сообщество находится в смятении, совре­менные политики России своими реформами обрекают ученых на нищету и тем са­мым на новую волну эмиграции, за которую страна долгие годы будет расплачивать­ся огромными духовными и материальными потерями.

Третья составная часть научно-технического потенциала – это высшая школа. Любая сфера человеческой деятельности в современном обществе, как известно, свя­зана с наукой, доступ к которой возможен только через систему образования. Она монополизировала все пути, ведущие на разные уровни социальной структуры обще­ства. Научное сообщество, чтобы сохранить себя в качестве устойчивого социального формирования, должно социально воспроизводиться. Эту функцию и выполняет высшая школа, осуществляя подготовку научных кадров.

Высшая школа при Советской власти была одним из немногих социальных институтов, в которых интересы общества и государства более или менее сочета­лись друг с другом. Для советского общества высшая школа была инструментом вертикальной социальной мобильности, институтом нобилитации для групп, за­нимавших в обществе сравнительно низкое положение, и способом по крайней мере сохранить или подтвердить свое общественное положение для групп, кото­рые его уже достигли. Советская высшая школа ни в какой мере не выполняла той роли, которую выполняли университеты на Западе, она не была школой демокра­тии, не сохранила в своей памяти никаких следов академических свобод. Конец послереволюционным «разбродам и шатаниям» был положен известным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 июня 1936 г. «О работе высших учеб­ных заведений и о руководстве высшей школой» (11), которое фактически стало ста­линским уставом высшей школы, продолжающим действовать до сих пор.

Система высшей школы никогда не была единой, она была корпоративной, ведомственной, и причем некоторые корпоративные структуры имели разные, практически изолированные друг от друга системы высшего образования: подго­товка государственно-партийных кадров в системе партийного образования, во­енное образование, подготовка дипломатического корпуса, кадров государствен­ной безопасности и МВД и т.д. Шел процесс обособления подготовки специали­стов для ВПК, которая концентрировалась в немногочисленных вузах и их отде­лениях в закрытых городах. По мере как структура народного хозяйства СССР усложнялась, высшая школа становилась все более тесно привязанной к этой структуре. В 1985 г. высшая школа осуществляла обучение студентов более чем по 400 специальностям (в рамках этих специальностей выделялось около 1300 специализаций).

Практика, при которой номенклатура специальностей строиться в соответ­ствии с прогнозируемыми потребностями народного хозяйства, возникла в ре­зультате реализации доктрины высшего образования, которую последовательно развивал Н.И.Бухарин, практическое ее воплощение в жизнь стало одним из фак­торов консервации пропорций в народном хозяйстве и фундаментальным препят­ствием в распространении инноваций. При стационарности процессов в народном хозяйстве, эволюционном характере его развития такая система отношений между производством и высшей школой давала возможность быстро увеличивать мас­штабы производства, не меняя принципиально его характера и технологического уровня, упрощала использование специалистов: нет рынка труда с его риском, сложностью выбора, периодической сменой специальностей, необходимостью ра­дикальной их переподготовки. Специалисты, подготовленные в этой системе, как правило, были мало склонны к самостоятельным решениям, риску, их инноваци­онные способности проявляются там, где возможные убытки от технических ошибок не имеют большего значения. «Бухаринская доктрина высшей школы пе­режила не только автора, но и страну, в которой она возникла». Когда эксперты Минобразования «утверждают, что реальные потребности народного хозяйства России в специалистах удовлетворяются только на 25% по основным и всего на 1% – по новейшим специальностям, они свидетельствуют, что продолжают мыс­лить в рамках бухаринской модели» (12). При структурной перестройке народного хозяйства, когда поток инвестиций ежегодно меняет направление, подобные вы­кладки теряют всякий смысл. В настоящий момент «абсурдны попытки угадать эти потребности на 4-5 лет вперед и централизованно планировать подготовку специалистов. Необходимо менять модель подготовки специалистов, а не пытать­ся решить задачу в рамках заведомо негодной концепции их подготовки. Одно из направлений изменения этой модели давно признано, это – «фундаментализация» высшей школы: углубленная подготовка даст возможность выпускникам вузов более уверено чувствовать себя на рынке труда. Другое направление, актуаль­ность которого становится все более очевидной, – ее «регионализация»: высшее образование должно во все большей степени быть ориентировано на местные ну­жды» (там же).

В процессе реформы высшего образования в 30-е годы наука была возвра­щена постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 июня 1936 г. «О работе высших учебных заведений и о руководстве высшей школой». Возвращая науку в вузы как необходимый компонент высшей школы, постановление закрепляло ее периферийный характер. Вузовской науке не было гарантировано центрального финансирования, но было разрешено вступать в договорные отношения с про­мышленностью и получать от нее заказы. Но именно эта особенность вузовской науки, которая на протяжении всего советского периода ее развития осознавалась как признак снисходительного отношения к ней власти, стало с распадом совет­ской системы управления наукой источником силы для этого сектора научной деятельности.

В системе вузов легче всего привилась система управления, где государст­венная собственность фактически находится в полном хозяйственном ведении ча­стных лиц и коллективов, которые могут распоряжаться ею относительно бескон­трольно. Здесь стали действовать первые хозрасчетные научные подразделения, инженерные центры, потом – малые предприятия и фирмы, использовавшие гос­собственность на основе договоров о совместной деятельности с вузами. Вуз в советский период приобрел в конечном итоге больше автономности, чем акаде­мические и отраслевые научно-исследовательские институты и тем более произ­водственные организации, так как находился на периферии интересов опекающих его ведомств, имел благодаря децентрализации системы высшего образования, тесные связи с местными властями, неформальные отношения с промышленными предприятиями и другими организациями. Со снятием практически всех формальных ограничений на совместительство в конце 80-х годов тенденция к не­формальному, не отраженному в статистике усилению вузовской науки укрепи­лась. На резкое ухудшение экономической конъюнктуры вузовский сектор науки отреагировал с гораздо большей мобильностью, чем другие сектора науки, при­близив кадровую структуру к новым условиям. Уход из вузовской науки кадров в значительной мере связан с сокращением числа хоздоговорных работ и возрастанием доли государственного финансирования (до 60% на начало 1993 г.), которое направлено главным образом на поддержку фундаментальных исследований.

На фундаментальное исследование значительно легче получить финансиро­вание из внебюджетных источников: отечественных и зарубежных фондов. Зна­чимость этого источника финансирования для вузов продолжает возрастать. «Фундаментализация» вузовской науки сразу дала эффект. Практически все гран­ты, выделенные двумя крупнейшими фондами – Международным научным фон­дом (фонд Сороса) и Российским фондом фундаментальных исследований, – были поделены научно-исследовательскими институтами (академическими и ведомст­венными) и вузами. Институты, в которых выполняется свыше 80% всех фунда­ментальных исследований, получили примерно 75% всех грантов, а вузы, на долю которых остается менее 20% объема фундаментальных исследований, получили 22-23%. Лидером по числу полученных в 1993-1994 г. грантов стал Химический факультет МГУ (186 грантов, причем выполненные на факультете работы одина­ково высоко оценили как международные, так и отечественные комиссии экспер­тов (13).

Таким образом, заметно изменился сам облик вузовской науки: из преимущественно прикладной, финансируемой из внебюджетных источников и существующей как бы «при вузах», она стала более дешевой, более фундаментальной и теснее связанной с учебным процессом. Независимая экспертиза научных фондов показала, что в сфере фундаментальных исследований, вузовская наука, всегда воспринимавшаяся как маргинальная, нисколько не уступает ни академическому, ни отраслевому сектору.

Весьма симптоматично проявление в очень короткий срок тенденции концентрации научного потенциала высшей школы в элитарных вузах, как это имеет место и в США. Так, в вузах Москвы и С.-Петербурга, составляющих одну треть вузов страны, выполняется 50% всех НИР и 63% всех прикладных исследований. Более того пять московских вузов (МГУ, МЭИ, МИФИ, МАИ, МГТУ) выполняют одну четвертую часть всех научных исследований вузов России (14).

Состояние и перспективы развития вузовского сектора науки в настоящий момент можно охарактеризовать следующим образом: потенциал этого сектора науки, как показала проведенная в ходе открытых научных конкурсов экспертиза, гораздо выше, чем это было принято считать в советский период; развитие науки в регионах крайне важно с точки зрения ближайших политических целей, прежде всего, укрепления федерализма, а для развития региональной науки нет иной базы, кроме вузов. Задачи региональной науки не сводятся лишь к решению конкретных прикладных проблем, они напрямую связаны с развитием духовного потенциала страны и процессом становления новой демократической России. Регионализация науки и научно-технического прогресса в России приобретает судьбоносное значение в связи с распадом отраслевого сектора науки.

Реформы образования, осуществляемые в настоящее время в разных странах, прежде всего обусловлены объективными требованиями развития экономики, науки и техники. Для обеспечения их успеха необходимо соблюдение общих принципов. Во-первых, в каждой стране образование социокультурно детерминировано, поэтому любая реформа системы образования должна быть увязана с социальной структурой и культурными традициями страны. Во-вторых, содержание и конечные цели реформы должны совпадать с общенациональной политикой государства. В-третьих, реформа в сфере образования неизбежно воздействует на разные уровни экономических и социальных отношений и вызывают в них соответствующие изменения, предвидеть которые и быть готовыми конструктивно встретить – одна из важнейший функций государственных органов.

Демократизация системы образования, или «равенство возможностей перед образованием», которая эта система предлагает, только частично определяется численностью населения, охваченного разными формами образования. Специально проведенные исследования свидетельствуют о том, что экономический рост ведет не только к экономическому неравенству, но и в равной мере при массовом образовании к неравенству и в этой области, и это неравенство в настоящее время усиливается как внутри страны, так и между странами. Поэтому реальная эгалитарность возможностей доступа к образованию не может быть реализована только путем внутренней трансформации систем образования, нужны глубокие изменения социальных структур и экономической системы, чтобы достичь этой цели.

Система подготовки научных кадров в конечном счете зависит от тех требований, которые предъявляются ученым их научной деятельностью. Эта система в значительной степени производна от сложившихся академических традиций и от тенденций их изменения. Наиболее результативно подготовка и воспроизводство научных кадров осуществляются в дисциплинарно-академической структуре научной деятельности, надежность которой проверена временем. Эта структура включает два основных аспекта научной деятельности: исследовательский, требующий от профессора-исследователя новых научных результатов, и академический, когда профессор-преподаватель передает свои исследовательские и другие профессиональные знания и навыки новому поколению научных работников.

Основным принципом дисциплинарно-академического вида научной деятельности является соединением преподавания и исследования. Преимущества организационной структуры такой деятельности состоит в том, что она представляет возможность делать научную карьеру людям, которые решили посвятить свою жизнь исследованиям, и оперативно включать новейшие научные достижения в учебные программы для студентов. В процессе институционализации принципа «исследование для обучения и обучение для исследования» в самой дисциплинарно-академической структуре сформировалось завершающее звено подготовки научных кадров – институт личной научной школы, постепенно оформившийся в институт аспирантуры.

Утверждение такой структуры в системе образования приведет, по нашему мнению, к возрастанию научно-технического потенциала страны и позволит достигнуть двух целей. Во-первых, в связи с распадом отраслевой науки произойдет ее перестройка, решение задач которой по многим направлениям возьмет на себя (по мере становления) вузовский научный потенциал в кооперации с промышленностью и сельскохозяйственным производством. Во-вторых, вузовская наука, построенная на современных организационных принципах и формах и получающая в достаточной мере финансовую поддержку, неизбежно расширит фронт фундаментальных исследований и в таком качестве станет реальным фактором, не только стимулирующим исследования в академическом секторе науки, но и ломающую административно-бюрократическую организацию научных исследований как таковую.

Концепция научно-технического развития страны окончательно определилась в связи с успешным испытанием в 1949 г. атомной бомбы, а тем более после запуска в 1957 г. искусственного спутника Земли. Курс был взят на всемерное развитие отраслевого сектора науки. Академия наук рассматривалась в качестве дополнения к отраслевой науке. Политическое руководство СССР использовало организационный опыт США по реализации «Манхэттенского проекта» (кодовое название проекта по созданию атомной бомбы, к нему мы вернемся позже). Кстати, практическое осуществление этого проекта породило не только атомную бомбу, но и представление о том, что на смену традиционной малой, университетской, науки пришла «Большая наука», которая, якобы, более соответствует наступившему динамичному веку. Именно в эти годы в СССР было положено начало интенсивному процессу формирования научно-исследовательской сети отраслевого сектора науки. Одновременно с ним создаются новые институты в системе Академии наук. Потенциальные возможности государства «реального коммунизма» в этот момент соперничества с США были использованы в полной мере: за счет снижения жизненного уровня населения оно сосредоточивало на нужных ему направлениях людские и материальные ресурсы, необходимые для достижения поставленных целей (15). У советской власти на всем протяжении ее господства таких приоритетных целей в научно-технической области было две – военное строительство, достижение паритета, а лучше превосходства, по отношению к потенциальному противнику, во-первых, и осуществление престижных проектов, способных поднять авторитет власти, продемонстрировать ее силу и могущество как собственному народу, так и остальному миру, во-вторых. Отсюда всякие рекордные полеты и перелеты до войны, а после войны данную роль естественным образом приняли на себя космические исследования, в наибольшей степени отвечавшие задаче поддержания престижа.

И все-таки поражает тот факт, что в послевоенные годы в условиях восстановления народного хозяйства в короткий срок был создан научно-технический потенциал СССР (в основном России), способный решать столь масштабные, технические сложные, комплексные задачи, как создание новейшей военной техники во всем многообразии и ускоренное развитие космонавтики.

Именно в это время в СССР и США происходит интенсивное формирование военно-промышленных комплексов (ВПК), которые со временем превратились в мощные механизмы по «выколачиванию» в общенациональном масштабе из государственного бюджета финансовых средств, а также эксплуатации людских и материальных ресурсов. Деятельность ВПК представляет собой скрытую угрозу для общества. Если ее не ограничить и не поставить под жесткий контроль государства, она может привести к общенациональной катастрофе. Не случайно Д. Эйзенхауэр, уходя с поста президента, в своем послании к нации предупреждал о том, что народу США грозит опасность и она исходит от ВПК. Конгресс и исполнительная власть взяли эту ситуацию под контроль. На это им потребовалось более 10 лет. А политическое руководство СССР продолжало оставаться в космической эйфории и по-прежнему наращивать военно-технический потенциал.

70-е годы прошлого века – это десятилетие принятия принципиальных решений в областной научно-технического развития как в России, так в США.

Именно в эти годы проблема перераспределения ресурсов в пользу гражданского сектора приобрела в России чрезвычайную остроту: поступление дешевой рабочей силы из сельскохозяйственной сферы на многочисленные объекты ВПК, добывающих отраслей и металлургии резко сократилось, трудовые ресурсы деревни были исчерпаны. Сырьевые месторождения с низкой себестоимостью добычи находились на грани истощения. В добывающей промышленности началось освоение новых дорогостоящих в разведке и эксплуатации месторождений. Затраты на возобновление первичных ресурсов производились за счет сельского хозяйства, легкой и пищевой промышленности. Все это вместе взятое породило «дефицитную экономику». Несмотря на эти опасные четко проявившиеся тенденции в советской экономике политическое руководство страны продолжало мыслить теми же штампами, что и прежде: удовлетворять в первую очередь запросы (финансовые и материальные) ВПК и непосредственно связанных с ним отраслей народного хозяйства. В жертву ВПК приносятся интересы и возможность физического существования других отраслей народного хозяйства. ВПК с его военно-технической инфраструктурой, образно говоря, превратился в гигантский маховик, который раскручивался десятилетиями, вышел из-под контроля. В 80-е годы страна, а тогда СССР, находилась в состоянии ожидания исторических событий и надежды, что политические лидеры того времени примут адекватные политические решения. Ожидания подтвердились: в 1991 г. произошел распад СССР – событие планетарного масштаба, а решения политических лидеров тоже были, но, как правило, некомпетентные.

В этот переломный момент в истории России не нашлось ни одного политического деятеля способного стратегически мыслить. Кстати, М.Горбачев и его окружение много говорили о новом мышлении, но, судя по их делам, оно им было недоступно. А.Зиновьев прав, утверждая: в брежневские годы созрел потенциальный кризис. «Но в действительность он превратился с приходом к высшей власти Горбачева и с началом «перестройки». Горбачевское руководство развязало кризис, дало толчок к нему… Власть начала проводить определенную политику будучи уверенной в том, что общество будет продолжать жить под ее контролем и следовать ее предначертаниям. Расчет власти оказался ошибочным. Общество, созревшее для кризиса, реагировало на политику власти неожиданным и нежелательным для нее образом. Высшая власть выпустила джинна кризиса из бутылки своими нелепыми и безответственными реформами и установками» (16).

Об этом свидетельствует принятие закона о предприятии и введение его с 1986 г. в действие. Благая идея о самостоятельности предприятий должна была, по мнению законодателей, плавно привести страну к рыночному хозяйству, которое рассматривалось окончательным решением всех проблем. Но попытка реализовать эту идею привела в масштабе страны к разрушительным результатам.

В момент вступления в действие закона о предприятии рынка еще не существовало. И директорский корпус воспринял его как индульгенцию, а не как стимул к развитию, что немедленно привело к общему спаду. Других результатов не следовало ожидать, потому что в стране отсутствовали какие-либо рыночные механизмы, и главный из них – рыночное ценообразование. В соответствии с этим законом «избранные» директора получили широкие возможности – они могли заложить в структуру цены необходимое им перевыполнение спущенных свыше показателей, что они и делали. Введение закона о предприятие привело к параличу советской экономики.

Здесь возникает много вопросов. Главный из них – о переходе к рыночной экономике. Практически такое решение означало принципиальное изменение и внутренней, и внешней политики страны, оно должно было предполагать окончание холодной войны и разработку плана международной финансовой поддержки перехода России к рыночной экономике, вроде плана Маршалла 1948 г. Такая поддержка была реальной, но исторический шанс, к сожалению, был упущен.

Вернемся к нашим сюжетам. Большой интерес, на наш взгляд, представляет анализ проблем и их решение в эти же годы в сфере научно-технического развития в США. Такие проблемы были и они активно обсуждались на всех уровнях, включая государственный. Дело в том, что «технологическая эйфория» 60-х годов, возникшая в результате почти неограниченного финансирования научных исследований и разработок, сменилась в 70-е годы пессимизмом и сомнениями. Такое финансирование породило разобщенность между государственными и частными исследовательскими учреждениями, между промышленностью и университетами, которая приняла, по заключению президентской комиссии по разработке национальной программы действий на 80-е годы, опасные масштабы.

В 60-х – начале 70-х годов мощная поддержка правительством университетских исследований привела к сокращению затрат промышленности на исследования и разработки. В результате ученые отхлынули от промышленности и сосредоточились в университетах. Это обстоятельство привело к концентрации в них долгосрочных фундаментальных исследований, к которым частный сектор почти не стал проявлять интереса. В области финансирования исследований и разработок возникли разногласия между государственным и частным сектором, отрицательные последствия которых власти США осознали только в конце 70-х годов.

Одной из первых акций научно-консультативного аппарата президента Дж. Картера, пришедшего к власти в 1977 г., была разработка мероприятий, стимулирующих нововведения в промышленности. Основная цель новой политики состояла в том, чтобы создать условия, максимально благоприятные для нововведений, в первую очередь за счет совершенствования процесса передачи научно-технических знаний из университетов и государственных лабораторий в промышленность. Для выработки этой политики и была создана упоминавшаяся ранее президентская комиссия. На основе ее предложений президент Дж. Картер принял ряд решений, изложенных в послании конгрессу в октябре 1979 г.

Мероприятия, подготовленные на основе рекомендаций президентской комиссии, не требовали больших правительственных затрат, ибо промышленность нуждалась не столько в увеличении федеральных бюджетных ассигнований, сколько в стимулирующей экономической политике. Быстро окупаемые исследования и разработки должны финансироваться частным сектором, который лучше осведомлен о рыночной конъюнктуре. Такая установка федерального правительства совпадала с желанием представителей частной промышленности, которые ждали он правительства создания климата, поощряющего нововведения, а не прямой финансовой поддержки исследовательских работ. В связи с этим важнейшее значение приобрела федеральная налоговая политика. 28 августа 1980 г. президент предпринял дальнейшие шаги по стимулированию нововведений в промышленности. Была разработана соответствующая программа.

Несмотря на эти меры, продолжалось возникшее в начале 70-х годов падение конкурентоспособности компаний США и их товаров на мировом рынке. Насколько скверная сложилась ситуация в этой области свидетельствует следующий факт. Так, по оценке президента консультативной фирмы «Исследование и планирование» У.Х.Грубера ежегодные потери американских фирм от вложения средств в исследования и разработки, не приносящих коммерческих результатов, достигали 15-20 млрд. долл. Другими словами, 70% осуществляемых фирмами капиталовложений в исследования и разработки по производству новых видов продукции затрачиваются на создание товаров, вообще не имеющих коммерческого успеха, что не способствовало экономической стабильности страны (17).

Корпорации США, пресса, многие политики на протяжении ряда лет выступали с серьезными претензиями к собственному правительству, жалуясь на неравенство условий конкуренции – им, якобы, приходится поодиночке бороться с «Джэпан инкорпорейтед», т.е. объединенными силами японских концернов, активно поддерживаемых государством.

Конгресс США колебался довольно долго (почти 25 лет), но все растущий из года в год дефицит в торговле с Японией, как и успехи других конкурентов, убедили американских законодателей в необходимости законодательных актов, способствующих научно-техническому развитию страны.

В первой половине 80-х годов последовал целый ряд законодательных актов, направленных на поощрение нововведений в промышленности и расширение связей частных корпораций с университетами. Пять законов было принято в 1980-1981 гг., а шестой, главный юридический документ всей серии, разрешающий сотрудничество промышленных фирм в сфере исследований и разработок, – закон о кооперации был принят в 1984 г., он выводил такого рода кооперацию их сферы действия антитрестовского законодательства.

Изменение антимонопольноного законодательства открывает возможность для некоторой коррекции производственных отношений в обществе. Ведь речь идет о науке как об одном из элементов производительных сил, о капиталовложениях в ИР, о правах собственности на результаты исследований. А как в связи с этим обстоит дело с конкуренцией? Отражается ли появление коллективных форм в ИР на остроте конкурентной борьбы между фирмами, корпорациями, странами? Ведь объединяются именно те, кто ведет борьбу за рынки, за потребителя. Нет ли противоречия между новыми фирмами ИР и принципом свободы конкуренции? Противоречие, конечно, есть. Но оно не является антагонистическим и, как свидетельствует практика, мирно разрешаются благодаря двум обстоятельствам.

Первое – это ограничение коллективных исследований и разработок так называемой «доконкурентной» стадией работ, на которой разрешается объединять усилия для решения фундаментальных научных проблем, исследований новых физических принципов и их использования, для нахождения принципиальных технических решений и проверки таковых на макетах, экспериментальных установках и образцах, но не для создания конкретной рыночной продукции. Для того, чтобы перейти от совместно полученных результатов к товару, готовому для продажи, необходима основательная конструктивная и технологическая проработка, причем на базе принципиальных решений апробированных на «доконкурентной», коллективной стадии могут появиться сотни разнообразных конкретных устройств и систем. В этот момент и разворачивается острейшая конкурентная борьба за то, чтобы быстрее, эффективнее использовать совместно созданный научный задел. В такой форме кооперация не уменьшает конкуренцию, а скорее усиливает ее, одновременно помогает всем участникам поднять свой технический уровень на более высокую ступень.

Второе обстоятельство состоит в том, что частные фирмы, принимая участие в коллективных исследованиях и разработках, не подменяют ими свою собственную исследовательскую базу, а лишь дополняют ее, полностью сохраняя и продолжая развивать свой исследовательский потенциал. Кроме всего прочего, собственный научно-технический потенциал является, решающим и непременным условием равноправного участия в кооперации и возможности извлечь из нее максимальную выгоду. Появление кооперативных форм организации исследований и разработок является прямым и действенным ответом на специфические требования современного этапа научно-технического прогресса. Оно также свидетельствует о гибкости рыночного механизма, о его способности находить и использовать адекватные обстоятельствам решения, даже если они на первый взгляд противоречат традиционным канонам.

Весьма симпатично, что в 1986 г. в СССР состоялся пленум ЦК КПСС, посвященный вопросам «ускорения научно-технического прогресса», т.е. была предпринята попытка решить, такого же типа проблемы, что и в США, выше нами рассмотренными.

Постановления пленума, а затем и правительства СССР были обречены на провал по многим причинам. Прежде всего, потому, что экономика страны была милитаризована до предела. Установка на ускорение научно-технического прогресса была опять-таки, правительство этого не осознавало, в интересах ВПК, где научно-технический прогресс был на мировом уровне, а гражданских отраслей он даже не коснулся. В сложившейся ситуации «ускорение» работало только на ВПК. Поэтому призывы, обращенные к стране, проявить очередное волевое усилие, направленное на обновление технического потенциала промышленности и освоение наукоемких технологий объективно были просто блефом. Надвигалась катастрофа, предотвратить которую могли только чрезвычайные меры. Вместо них политическое руководство страны использует методы и механизмы государственного управления, унаследованные от коммунистической системы. Многочисленные постановления высших государственных органов просто не выполнялись, потому что прежние механизмы, обеспечивавшие выполнение принимаемых решений, были нарушены перестройкой,    а    новых,    адекватных    наступившему    времени,    не    было. Политическое руководство страны, обладая по инерции от коммунистического режима неограниченной властью, не могло взамен ничего ни предложить, ни власть употребить и действовать в соответствии со сложившейся обстановкой. В конечном итоге произошло то, что должно было произойти – развал страны.